Назан Устундаг – социолог в изгнании, которая занимается исследованиями таких тем как война, насилие, феминизм и постколониальная теория, она участник движений Женщины за мир и Ученые за мир. Прежде чем покинуть страну, она работала в Босфорском университете Стамбула.
Каждый в эти дни может говорить о Путине, Эрдогане и Трампе, «русских», «турках» и «американцах». Куда меньше людей могут говорить об обществах и реальной жизни людей. Вы одна из таких людей. Вы посетили Рожаву и написали об этом. Могли бы вы рассказать о том, как это произошло? В чем суть природы управления в Рожаве? Разброс мнений от однопартийного правления до анархистской утопии. Что происходит, когда теории и практики эмансипации сталкиваются с традиционными (часто племенными) обществами?
В прошлом году, когда Отряды народной и женской самообороны освободили больше городов и сел от ИГИЛ, были созданы новые округа с преимущественно арабским населением. В результате этого и из-за миграции в Рожаву людей, которые избежали войны, была введена в действие сложная система выборов, чтобы разные сообщества, национальности, религии и идеологии могли быть представлены на уровне руководства кантонов. Но, конечно, радикальная демократия – это не только выборы, но также и институты, предотвращающие стандартные модели неолиберального развития, национальной исключительности, патриотической ярости и централизованных решений. Я дам пример того, как организованы институты обороны, образования и закона.
В Рожаве, в то время как молодежь отправляется воевать с Исламским государством и присоединяется к Отрядам народной и женской самообороны, их отцы, матери, братья и сестры становятся ответственными за общественный покой и безопасность. Как и всё остальное, подразделения общественной обороны в Рожаве были сформированы, только когда в них возникла потребность, и это произошло, когда ИГИЛ начало кампанию с террористами-смертниками против курдов. Однако сегодня подразделения обороны имеют несколько задач, к примеру, — борьбу с организованной преступностью.
Как и коммуны, каждый регион имеет по два подразделения самозащиты. Один смешанный и один женский. Женские подразделения борются исключительно с преступлениями против женщин. Все подразделения обладают правилами, инструкциями и уставами, которые могут впечатлить большинство НКО, работающих в области защиты прав человека, поскольку были разработаны людьми, страдавшими от нарушения этих прав, и поскольку эти подразделениях защиты сами подписали несколько гуманитарных конвенций. Когда я была в Рожаве, подразделения самозащиты работали над инновационными новыми “методами реабилитации”, такими как сокращение заключения, если человек изучает новый язык, читает или пишет книгу.
Должностные лица, которые будут работать в подразделениях самозащиты, должны пройти короткий период подготовки, прежде чем займут свои посты. Это обучение в академиях безопасности проводится ранеными бойцами, некоторые из которых не только были свидетелями войны в Сирии, но также участвовали в партизанских боях против Турции.
Треть стажеров представлена женщинами, которые займут посты в женских подразделениях безопасности. В академии только половина уроков посвящена «реальному» полицейскому или военному делу. Остальные о том «как не принести в жертву революцию твоим чувствам злости, возмездия и отчаяния», как сказал мне один из учителей. Есть поэтические сессии и обсуждения преступлений, совершенных Рабочей партией Курдистана в ранние годы, цель которых в развитии сознания гуманности и терпимости и в противовес милитаризму и культу безопасности.
Однако напряжение усиливается. Хотя идеологическая цель подразделений самозащиты в том, чтобы избавиться от любого централизованного понимания обороны и вернуть людям их собственные средства защиты, однако замысловатая и управляемая система создается как результат непрекращающейся войны. Порой достаточно сравнить эту систему с менее демократичной и более деспотичной, чтобы порадоваться созданным новым институтам. В другое время, утопия отдаляется, когда слишком много погибших остается лежать на пораженных войной полях Рожавы.
Позвольте мне также немного сказать и об образовании. Когда я была в кантоне Джазира, система образования оставалась нетронутой. В школах продолжались занятия, и учителям, преподававшим ещё при режиме Асада, также выплачивались зарплаты. Таким образом, в системе образования идут процессы создания и обсуждения [новой системы]. Есть новое: к примеру, курдский, ассирийский и арабский признаются языками образования. Но учебный план пока не подвергался радикальным изменениям.
Помимо формальной школьной системы, руководство кантона открыло академии для взрослых и отдельные — для женщин, где они обсуждают идеи своей новой парадигмы, такие как власть, государство, демократия, свобода женщин, экология, этика и эстетика, основанные на идеях Оджалана. Теория познания Оджалана предполагает, что знание уже включено в практики общества, и оно сохраняется, несмотря на узурпацию общества капитализмом, государством и патриархатом. Поэтому цель академий “помнить” столько же, сколько и учить.
Учителя, у которых я брала интервью, рассказывали мне историю, как одна из женщин, посещающих эти академии, ответила на вопрос “что такое государство?” как “тот, рядом с кем я ложусь каждую ночь”, подтверждая присущие отношения между патриархатом и государственностью. Такие примеры широко распространяются устно, становясь неотъемлемой частью народной теологии, возникающей прямо сейчас.
Существует также Университет Джазиры, названный Месопотамия. Думаю, что сейчас есть региональные университеты и в других кантонах. Этот университет включает в себя 3 факультета: юриспруденции, истории и социологии и курдского языка. Обучение (подготовка) на каждом из этих факультетов длится меньше года. Каждый факультет университета создан, чтобы противостоять профессионализации и специализации знания, и нацелен на то, что выпускники будут ориентировать коммуны, кооперативы и академии на разных региональных уровнях.
Дело в том, что многие учителя в университетах сами не являются профессионалами (многие профессора покинули Сирию). Они превращают университетские лекции в места, где люди могут обновить свои знания и наполнить свою жизнь смыслом, который ей необходим. К примеру, 80-летняя курдская женщина преподаёт на факультете истории и социологии, рассказывая традиционные курдские сказки, а также истории и сюжеты из её собственной жизни. Книги редки. Вопрос об оценке студентов, о том, на какие позиции их поставить, как проводить исследования и как набирать новых учителей временами вынуждает университеты подражать государственным институтам высшего образования, и это одна из проблем, которую революционеры критикуют, и с которой продолжают бороться.
Другая область, где идёт «процесс создания» – это закон и система правосудия. В таких органах самоуправления, как народные дома (mala gel) и женские дома Рожавы, пытаются добиться демократизации правосудия через диалоги и дебаты. Ситуации, которые не разрешаются в общественных комитетах мира и справедливости, выносятся в эти дома, существующие в каждом городе. Некоторые участники этих домов выбраны из коммун, другие прежде были профессионалами из правовой области, есть выпускники юридической школы Месопотамии и другие уважаемые и старшие члены общества. Я видела не только курдов, но и арабов и ассирийских женщин, которые обсуждали свои ситуации в женских домах. Что на первый взгляд может показаться простой проблемой, может вызвать большое количество дебатов и обсуждений в этих органах самоуправления.
К примеру, одна женщина пришла с жалобой на мужа, желающего взять вторую жену. Полигамия запрещена в соответствии с конституцией кантона. Как следствие, участницы женского дома посетили женщину, желавшую стать второй женой, и обнаружили, что она не собиралась отказываться от этого желания, поскольку считала, что из-за ее возраста она не сможет найти подходящего мужа при нормальных обстоятельствах. Хотя она решила не отменять заключения брака, участники палаты женщин вмешались во время свадьбы и отменили ее. Они все еще обсуждают, было ли их решение насилием против интересов женщины, желавшей выйти замуж и нашедшей возможность для будущего, которое она сочла достойным.
Решения, которые принимает народный дом и женский дом, не проходят без сопротивления, потому что они часто нестандартны. Временами они оспариваются. Иногда участники конфликтов апеллируют в юридические институты кантона. Случаи жестоких преступлений отправляются прямиком в официальный суд. С другой стороны, те, кто сохранил лояльность режиму Асада, предпочитают использовать государственную юридическую систему. В целом, статистика юридической школы Месопотамии демонстрирует что 90% случаев разрешаются в местных советах и народных домах.
Я ответила на ваши вопросы не обобщениями, а поделившись моими наблюдениями разных институтов, т.к. я думаю, что каждый должен понимать, что процессы, происходящие в северной Сирии, еще не завершенные, неровные, фрагментарные, но они проводятся с энтузиазмом. Люди экспериментируют с разными возможностями, пытаясь применить теорию к действительности, сталкиваясь с препятствиями или чувствуя, что они в действительности не создают нового, а пытаются сымитировать государство, его систему и верховную власть.
Это не анархическая утопия и не однопартийное правление. Но многое от утопии здесь присутствует. Однако война, нападения, потребность в представительстве и представительности, потребность в признании Северной Сирии как политического субъекта, вопросы безопасности, необходимость быстрого реагировании, отсутствие информационной поддержки, проблема людских резервов и связей, все это также толкает происходящее в другом направлении, и эти тенденции обсуждаются на локальном уровне в каждом месте и каждым институтом.
Возможно ли построить демократическое общество во время войны, когда как внешний, так и внутренний фронт требуют максимальной мобилизации, централизации и дисциплины? Опыт гражданской войны в России – простите мне столь отдаленный пример, но я изучаю русскую культуру, — кажется, предполагает отрицательный ответ. Есть ли разница в опыте курдов?
Вы во многом правы. Это очень важный вопрос. Думаю, есть одна очень особенная черта, свойственная Рожаве – то, что она разделена на кантоны. С одной стороны, существует стремление к централизации во время войны, с точки зрения распределения ресурсов, принятия решений, рекрутирования и безопасности. С другой стороны, из-за того, что каждый кантон сильно отличается по составу населения, географии, ресурсам, доступности, общности и пр., есть место для автономии и разнообразия. Также, из-за войны и потому что кантоны развивают демократию и самоуправление внутри существующего государства, все в очень хрупком состоянии и это вынуждает администрацию и революционеров быть чрезвычайно осторожными, адаптируясь к желаниям и тех, кто настроен против Партии демократического единства (PYD), а также к потребностям некурдских национальных групп.
Благодаря своему опыту в Турции, революционеры хорошо понимают, что смогут выжить только обращаясь к людям, стоящим на иных позициях, и это подталкивает их к тому, чтобы также быть демократичными, помимо того, что их идеология призывает к этому. Но, конечно, есть вопросы, которые необходимо задать, и беспокоящие нас также, как и их. К примеру, что они/мы будем делать с бойцами ИГИЛ, с симпатизирующими ИГИЛ? Что значит справедливость в данных обстоятельствах? Как они собираются де-демонизировать ИГИЛ? После всего произошедшего, множество жителей Ракки стали союзниками ИГИЛ. У меня не было возможностей задать эти вопросы в Рожаве, т.к. война была болезненной.
Вот еще два примера: когда я была в Рожаве, здесь проходили два важных обсуждения. Одно было посвящено тому, что делать с опустошенной территорией Кобани. Многие бойцы хотели оставить руины нетронутыми, потому что потеряли там много людей. Они хотели сохранить их как мемориал, и для них было болезненным видеть, как люди возобновили бы там жизнь, продали вещи, смеялись и не знаю что еще…, на том самом месте, где их соратники были убиты. Жители, с другой стороны, многие из которых бежали из Кобани во время осады, хотели восстановить город немедленно, чтобы не осталось и следа от оккупации, и продолжить жизнь. В конце, после многочисленных обсуждений, маленькое место было оставлено для мемориала.
Другой пример – это обязательная воинская повинность. Конечно, многие этого не хотят. Однако, не только Отряды народной самообороны нуждаются в солдатах, но также и администрация понимает, что добровольная воинская служба создает неравенство. Те, чьи сыны и дочери были убиты во время войны, считают, что заплатили свою цену за Рожаву и поэтому заслужили большего. Как это может быть решено? Я думаю, на данный момент, только в некоторых регионах есть обязательная воинская повинность. Таких примеров можно привести множество. Опять же, моя позиция в том, как вы абсолютно правильно заметили: война подталкивает к контролю, безопасности, единообразию и централизации. Однако, созданные элементы структуры демократической автономии контролируют и балансируют эти запросы, хотя и не обязательно с результатами, которые сделают счастливыми всех и каждого.
Ко всему прочему, в этом невероятном квесте по выживанию, окруженные жаждущими их уничтожить – от Турции и Сирии до значительной части сирийской оппозиции, которая обеспечила большую часть живой силы для турецкого наступления на Африн (и давайте назовем вещи своими именами — эта часть оппозиции, к сожалению, превратилась в турецких наёмников) — Партия демократического единства/ Отряды народной самообороны вступили в союз не с одним, а сразу двумя империалистическими державами: Россией и США. Ведут ли эти альянсы к идеологическим компромиссам в их подходе к самоуправлению?
Насколько мне известно, нет. Но я должна быть на месте, чтобы ответить на этот вопрос. Я знаю только две вещи. Первая, курдское освободительное движение осуждает использование выражений вроде «мы, курды, не имеем друзей» или «Америка о нас забыла», «Россия нас предала», и пр., т.к. они видят свой союз с государствами только на тактическом уровне и стремятся развенчать иллюзорные надежды народа на них.
Стратегические альянсы могут быть только с людьми, потому что идеология курдских революционеров глубоко критична по отношению к государству и, особенно, к империализму. Во-вторых, они думают, что в конечном итоге это их связи с народами, и в особенности с женщинами, Сирии, Ближнего Востока и мира, а также создаваемые ими институты смогут защитить их от нападений. Они глубоко уверены, что их утопия всегда будет вызывать ярость государств, капитала, мужчин, и потому они могут защитить себя только той силой, что создается коллективными действиями народа.
Партия демократического единства начала свою деятельность как (нелегальная) политическая партия курдского меньшинства, боровшегося за основные права. За время войны её деятельность вышла далеко за пределы традиционно курдских территорий, и партия попыталась представлять арабских, сирийских, туркменских и многих других жителей, что нашло отражение в смене названия политического объединения с Рожава (курдское название, обозначающее запад) на «Демократическую Федерацию Северной Сирии». Было ли это преобразование Партии демократического единства/Рожавы из курдского националистического проекта в мультикультурный пансирийский только мерой вынужденной военной необходимости? Есть ли у вас ощущение того, как эта экспансия сработала за пределами традиционно курдского ядра [социальной базы партии]?
Это точно не вынужденная военная мера. Я не говорю, что курды не патриотичны или не имеют предубеждений по отношению к другим людям. Конечно, имеют. Но идеология курдского освободительного движения старается выступать против таких приоритетов и идентичности, и в Турции и Сирии она предлагала проекты демократической автономии всегда и для всех в национальном государстве. Альянс с другими меньшинствами случился не только в Рожаве, но также и в Турции, где Народная демократическая партия (HDP) включила в свой состав армян, алевитов, ЛГБТК и других притесняемых представителей меньшинств. В ответ на ваш первый вопрос, я также упоминала, что новая электоральная система разработана, чтобы увеличить представительство арабов, ассирийцев и остальных.
Также конституция Рожавы призывает не к единой национальной идентичности и связывает всех людей, которые добровольно согласились жить в не ориентированном на этничность, автономном и демократическом обществе. Мы должны помнить, что в северной Сирии представлено все разнообразие Ближнего Востока: черкесы, чеченцы, туркмены, ассирийцы, арабы, курды и армяне. Конечно, некоторые из них больше готовы участвовать в новых институтах, нежели другие, и в разных качествах.
Ассирийские женщины более активны, к примеру. У ассирийцев, арабов, езидов и алевитов собственные отряды обороны, подчиняющиеся общим Отрядам народной самообороны. Со-президент кантона Джазира, арабский шейх, который контролирует 30% аширета, или племени простирающегося от Йемена до Ирака. Но когда мы говорили, он был полон энтузиазма относительно этнического разнообразия, хотя и не гендерного равенства. Слышала, что теперь он думает иначе.
За исключением чисто геополитических соображений (отсутствие американцев, присутствие русских), что особенного в обществе Африна по сравнению с остальной Рожавой?
Наиболее важно, что в Африне не было войны до недавнего нападения со стороны Турции. Для тех, кто бежал от войны, Африн был безопасным убежищем благодаря его экономической и географической удаленности. Это очень гористая территория, где растёт множество оливковых деревьев. Многие группы и семьи мигрировали сюда, арабы, ассирийцы, армяне, алевиты и пр. Первая семья, которая была жестоко убита турецкой бомбежкой, к примеру, была арабской семьей, пришедшей в Африн в поисках безопасности. Экономика Африна неравномерно участвует в экономике кантонов Рожавы, поскольку очень продуктивна с точки зрения сельского хозяйства. Я нахожу чудовищно ироничным, что Турция назвала свою агрессию против Африна операцией “Оливковая ветвь”.
Рожава существовала в условиях гражданской войны, государственного коллапса и экономической блокады. Могли бы вы рассказать нам немного о жизни в тех местах, где побывали — что там за экономика? Есть ли обеспечение электричеством, водой, телефонной связью и интернетом, работают ли базовые государственные службы как сбор мусора и т.п.
Когда я была там, консультанты из руководства кантона Джазира объяснили мне, что сейчас в Рожаве существуют три разных экономики: «экономика войны», «открытая экономика» и «экономика коммун». Военная экономика финансирует войну. Я предполагаю, что это главным образом неформальная экономика, с учетом того, что кантоны не признаются на международном уровне и не имеют юридической силы. Также то, что руководство кантонов производит (к примеру, у них есть мастерские по пошиву униформы для бойцов), ориентировано на войну.
Открытая экономика регулируется министерством экономики, устанавливающим цены и налоги на потребление. Экономика коммун с одной стороны, только создается — постепенно — и держится на кооперативах. Большинство из них сельскохозяйственные и формируются на землях, прежде принадлежавших государству, а сейчас переданных коммунам правлениями кантонов. Правление кантонов играет важную роль в экономике, так как они выступают как покупатель товаров, производимых кооперативами и частными лицами, выращивающими пшеницу, а также как производитель, в частности, масла.
Должна сказать, что открытая экономика — это очень сложная сфера для вмешательства Партии демократического единства. Люди быстро становятся отчужденными из-за радикальных трансформаций, поскольку их привычки были сформированы в национальной, капиталистической и патриархатной экономике. Однако руководство кантонов добивается доверия людей, обеспечивая их бесплатными электричеством и водой. Интернет зависит от турецких и сирийских провайдеров.
Невозможный и безнадежный вопрос, однако мы должны его задать: какие осмысленные формы солидарности с Рожавой существуют для нас, тех, кто находится за ее пределами?
Когда происходила борьба с ИГИЛ за Кобани, отряды народной и женской самообороны были в очень, очень плохом состоянии, пока люди всего мира не объединились для их поддержки. Это убедило коалицию вмешаться и поддержать бойцов на земле при помощи бомбардировок. Тогда журналы показывали участниц отрядов женской самообороны ежедневно, словно они были эльфами.
Я думаю, что помощь должна продолжаться, не потому что Турция — это зло, это так, но я полагаю что государство как зло стало чем-то привычным, что не вызывает отклика, – но потому что курды в северной Сирии вместе с другим населением пытаются создать что-то новое и прекрасное, что может и должно вдохновить нас всех. Я не могу забыть образ курдского женского командира с ее полностью женским подразделением, обращающимся к миру, когда ИГИЛ было побеждено в Ракке. Она говорила по-арабски и сказала, что делала это из уважения к героическим арабским женщинам, которые пережили оккупацию ИГИЛ, и посвятила свою победу над ИГИЛ женщинам мира.
Как теперь женщины могут молчать, когда другие были убиты турецкой армией, именно те, кто сражался против оккупации и чьи тела были обезображены, засняты и выставлены в твиттере турецкими наемниками? Существует многое, что люди за пределами Африна могут сделать. Это именно народные объединения, митинги, лозунги, тексты, петиции, которые могут мобилизовать их государства, чтобы сделать что-то с этими зверствами. Более того, это было бы не только победой Африна, но и победой тех, кто смог собраться и создать гражданскую силу, влияющую на мир политики.
И, в завершение, каково это, быть исследователем этой темы в Турции?
Что ж, мне пришлось покинуть Турцию. Но я считаю, что удача на моей стороне, т.к. я была свидетелем упорства и борьбы Курдского освободительного движения, курдов и их сторонников. Их стойкость и изобретательность привносят волшебство в мир, как говорил мой очень хороший друг, погибший в Кобани во время сражения с ИГИЛ. Они заставляют нас думать в новом направлении, чтобы создавать новые идеи и теории. Они требуют, чтобы мы больше слышали то, что происходит вокруг. Чего же еще может феминистка, социолог и коммунист желать?
Перевела Олеся Покровская (September)
Источник: Left East