Участники Hevale ответили на вопросы марксистского интернет-журнала Levoradikal о рабочем движении, женском вопросе и либертарном повороте в Курдистане:
Вы называете себя «исследовательским медиа-проектом». Что это значит на практике? У вас есть группа исследователей, которые совместно работают над конкретными вопросами? Или речь идет лишь о тематических публикациях?
Хевал Азад: Над проектом работает несколько человек, связанных с наукой и журналистикой. Мы стараемся не только переводить материалы зарубежных исследователей, но готовить собственные публикации, в том числе интервью: например, с бывшими в Рожаве добровольцами. В первую очередь интересно изучать, как в этой мясорубке, где все против всех, продолжается попытка построить общество на иных принципах — соучастие всех жителей, независимо от пола, веры и национальности в управлении обществом.
Чаще всего в аналитике о Курдистане, в репортажах и интервью речь идет о политических и военных вопросах. Реже говорят о социальных, но почти никогда не говорят об экономике Курдистана. Что сейчас представляет собой экономика региона? За счет чего выживает большинство населения? Кто контролирует экономику и какая преобладает форма собственности? Наконец, какие классы можно выделить в современном Курдистане?
Хевал Азад: Да, действительно большинство аналитики, посвященных Сирийскому Курдистану, обычно затрагивают политическую или военную проблематику. Экономическое положение автономии остается на последнем плане. В общественном договоре сказано: «Экономическая система провинций должна быть направлена на обеспечение общего благосостояния, в частности, на финансирование науки и техники. Она должна быть нацелена на обеспечение ежедневных потребностей людей и на обеспечение достойной жизни. Монополии запрещены законом. Должны быть гарантированы трудовые права и устойчивое развитие».
Историк Максим Лебский ранее детально расписал экономику Северной Сирии, вот основные тезисы: “Подробно разработанной экономической программы у курдов нет. Общественная экономика предполагает, что народное хозяйство Сирийского Курдистана базируется на кооперативах и коммунах. Рожава дала новый революционный импульс кооперативному движению. На сегодняшний день кооперативы создаются и развиваются в легкой промышленности, строительстве, торговле, но большинство кооперативов располагается в селах. Точных данных по классовому составу населения Рожавы нет”. В свою очередь экономический советник кантона Джазира Абдурахмана в этом материале подробно поясняет, что значит идея трех экономик — общественной, военной и открытой.
Дмитрий Петров: Если мы говорим о Сирийском Курдистане (или точнее — о Демократической федерации Северной Сирии), то он обеспечивает себя такими базовыми ресурсами, как пищевые продукты и топливо, поскольку сельское хозяйство и нефтедобыча — основные отрасли местной экономики. Проблемой остаётся переработка пищевого и топливного сырья, так как в наследство от режима Асада осталось почти полное отсутствие перерабатывающих предприятий. В регионе также есть текстильная промышленность, производство стройматериалов и другие отрасли — но они развиты слабее. Насколько можно судить, Автономия предпринимает усилия по максимально интенсивному развитию производства, какое только возможно в условиях войны и эмбарго. Эмбарго, которое наложено на Федерацию большинством её враждебных соседей — Турцией, Иракским Курдистаном, исламистскими группами сирийской оппозиции — серьёзно угнетает хозяйство региона и препятствует развитию. Сейчас у Федерации появилась протяжённая граница с территориями, контролируемыми сирийским и иракским правительством. Удастся ли наладить с ними стабильную торговлю — пока неясно.
В федерации можно выделить несколько форм организации хозяйства: кооперативы, частные предприятия, использующие наёмный труд, мелкие индивидуальные или семейные предприятия, не привлекающие наёмный труд, и общественные предприятия (то есть предприятия, полностью контролируемые местными органами самоуправления). В кооперативах работает, по разным оценкам, от 55 до 100 тысяч человек. При этом их количество постоянно увеличивается. По остальным типам цифр, к сожалению, нет. Я также не располагаю статистикой по безработице, но с учётом того, что Северная Сирия стала приютом для сотен тысяч беженцев из других областей страны — такая проблема явно стоит остро. Поэтому немалую роль в “выживании” местного населения играет и гуманитарная помощь извне, в частности — от ООН.
В отсутствии статистики сложно подсчитать точные доли контроля над экономикой — но очевидно, что её весьма значительная часть контролируется непосредственными производителями, а также народом федерации в целом — кооперативами и советами. Подчеркну, что речь идёт именно о Сирийском Курдистане.
Есть ли в Курдистане какое-либо рабочее движение? Проводятся ли стачки на предприятиях? Как вообще протекает классовая борьба внутри курдского общества на фоне национально-освободительной войны?
Хевал Азад: Во-первых, важно пояснить, что Курдистан разделен между четырьмя государствами, соответственно ситуация различается. В Иране профсоюзное движение задавлено с начала исламской революции. В Сирии и Ираке идет гражданская война. В Турции государство нейтрализует с помощью арестов и эскадронов смерти любое проявление рабочих.
Дмитрий Петров: В Турецком Курдистане, а также в Турции в целом, курдское революционное движение в лице своего легального крыла — Демократической партии народов (HDP) — активно сотрудничает с бастующими рабочими и профсоюзами. В Иракском Курдистане, контролируемом местными буржуазными Демократической партией Курдистана и Патриотическим союзом Курдистана, можно наблюдать схожую картину — например, в ходе масштабной забастовки работников государственного сектора в Эрбиле в сентябре 2016 года власти запретили въезд в город жителям поселения Махмур, поддерживающим Рабочую партию Курдистана.
О забастовках в Сирийском Курдистане или других местах, контролируемых курдским революционным движением, мне не приходилось слышать. Весной 2016 года я беседовал с представителями комитета рабочих Махмура, — они заверили, что в тех случаях, когда в поселении используется наёмный труд — комитет и местные советы гарантируют соблюдение трудовых прав и следование договорённостям со стороны нанимателя.
Определяют ли экономические интересы элит Курдистана их внешнеполитические ориентиры? На кого ориентируется курдская буржуазия?
Дмитрий Петров: Ответ на этот вопрос требует ряда уточнений. В первую очередь, о какой из частей Курдистана мы говорим? И кого мы подразумеваем под “элитами Курдистана”? Если говорить об Иракском Курдистане, то связь местного политического истеблишмента в лице Демократической партии Курдистана семьи Барзани с турецким правительством общеизвестна и напрямую обусловлена экономическим интересом — продажей и транзитом нефти через Турцию. Что касается буржуазии “более мелкого” калибра — мелкого и среднего бизнеса — то разные её представители ориентируются на разные силы. Есть в её среде и те, кто поддерживает Рабочую партию Курдистана, в том числе и финансово — связано это с чувством национальной солидарности или тем, что в партии участвуют их родственники.
Что касается самой РПК и её братской организации в Сирии — Партии демократического единства — то, на мой взгляд, их неуместно расценивать как “политическую элиту”, поскольку они стремятся к радикальной демократизации как своих структур, так и
общества в целом, и уж тем более, они не являются буржуазией. Что касается внешнеполитических ориентиров Федерации Северной Сирии, то, на данный момент, она находится в режиме фактического эмбарго — и о связи её внешней политики с экономическими интересами я свидетельств не встречал.
В Курдистане действует две основные силы — это силы Барзани и силы Оджалана. В России по общему правилу эти две партии считаются правой и левой соответственно. Какова идеология этих сил? Есть ли другие силы у курдов, левее РПК, способные вести серьёзную вооруженную борьбу за национальное освобождение и социализм?
Хевал Азад: С 1950 года в Курдистане было много левых партий и движений. Например, В Иракском Курдистане есть Коммунистическая партия Курдистана и Марксистско-ленинская лига Курдистана (потом они сменили имя на Патриотический союз Курдистана).
Дмитрий Петров: Условность понятия “левый” особенно рельефно проявляется тогда, когда мы пытаемся определить, кто “левее”, а кто “правее”. Я с трудом представляю себе “более левую” в хорошем смысле слова силу в курдском революционном движении. Могли бы считаться “более левыми” те, кто повёл бы более решительные экономические реформы в направлении преодоления капиталистических отношений? Возможно. Но и результат в духе Пол Пота в такой ситуации также стал бы куда более вероятным. Наконец, гибкость и своего рода “хитрость” политики РПК — один из важнейших факторов выживания движения — менее дипломатичная и более топорная группа, скорее всего, была бы куда менее жизнеспособна и не способна на серьёзный успех. На мой взгляд, РПК в данный момент являет собой силу, достаточно левую, чтобы не искать “левее”. И РПК абсолютно доминирует в леворадикальном спектре курдской и турецкой политики — под её патронажем находится пёстрый конгломерат других вооружённых левых партий — МЛКП, ТКП-МЛ и т. д. Без РПК партизанские действия этих организаций бы предельно маргинализировались, если бы вовсе оказались возможными.
РПК после распада СССР резко поменяла свою политическую окраску. С чем был связан поворот Оджалана от «марксизма-ленинизма» к анархизму? Есть ли сейчас в РПК коммунистическое крыло?
Хевал Азад: Встречный вопрос, почему «марксизм-ленинизм» взят в кавычки? Эта идеология была базисом партии. Перехода к анархизму не произошло, это неверно сводить к анархизму стремление к децентрализации. Трансформация произошла не резко после распада СССР, а только в 2005 году. Опять же многие участники движения — и в России, и на Ближнем Востоке — придерживаются канонической версии марксизма, которая была характерна для национально-освободительных движений XX века.
Дмитрий Петров: Поворот Рабочей партии Курдистана к либертарному муниципализму стал ответом движения на кризис, в котором оказалось мировое социалистическое и национально-освободительное движение после краха Советского блока. Для РПК в отдельности этот кризис проявился в потере плацдарма в Сирии (которая, лишившись союзника в лице СССР, стала более уязвима для внешнего давления) и пленении лидера движения Абдуллы Оджалана. Глобальное банкротство марксизма-ленинизма советского образца стало ощущаться как очевидность. В этой ситуации многие национально-освободительные движения попросту оставили свою левую фразу и интегрировались в мировую капиталистическую систему — таких примеров десятки. РПК в числе немногих попыталась, напротив, углубить свой революционный проект и взять на вооружение новые концепции переустройства общества. Тем более, что идеи либертарного муниципализма дали курдскому движению большую гибкость и пространство для манёвра. Думается, не случайно РПК на порядки увеличила своё влияние в курдском обществе в последние годы, уже после “смены курса”.
В курдском движении женщины принимают активное участие. Отражается ли военная организация женщин эмансипацию во всем обществе Курдистана? Нет ли громадной разницы между военным и гражданским бытом?
Хевал Азад: Сегодня в антропологии важным считается дать слово объекту изучения. Поэтому считаю уместным привести цитату из интервью с партизанкой Бермал Чем: “Раньше у девушек не было права голоса, они не могли занимать общественные должности, участвовать в общественных инициативах. Когда женщины взялись за оружие и стали играть внушительную роль, тогда люди зауважали таких женщин. Мы, маленькие девочки, видели эти трансформации. И для меня это стало мечтой — в те годы я поняла, что если у них получилось, то и я могут стать такой же. Конечно, есть большая разница между мной и сестрами, которые не присоединились к РПК, но и их положение здорово изменилось”.
Дмитрий Петров: В курдском движении есть множество невоенных женских организаций, пожалуй — их даже намного больше, чем военных. В Федерации Северной Сирии — в каждом совете есть гендерная квота и женщины имеют право на ряду с общими собраниями проводить свои отдельные, есть квоты и для исполнительных органов — комитетов. Также действуют женские образовательные центры и кооперативы. То же самое и в других местах, где демократический конфедерализм является доминирующим политическим течением — в Махмуре и в деревнях Зоны обороны Мидии на крайнем севере Иракского Курдистана. Движение, которое началось как партизанская группа, уже сильно переросло этот уровень и вместе с тем институты женской эмансипации уже вышли далеко за пределы военных структур.
Какова реальная роль интернациональных добровольцев в курдском движении? Какие политические силы и из каких стран поставляют бойцов для интербригад? Какие интербригады самые крупные?
Хевал Азад: Доля иностранных добровольцев составляет около 1% бойцов, но в нашем ориенталистком мире принято фокусироваться на жителях Запада. Самый яркий пример — как освещаются теракты в Европе и Азии. По большому счету по сравнению с людьми с Запада значительно преобладают представители турецких левых организаций, а значит и этнические турки. В Турции и многих странах Евросоюза РПК признана террористической организацией, поэтому контакты с ней и союзными организациями стараются не афишировать — публично об участии в отрядах самообороны говорили активисты из Испании, ФРГ, Британии, Швеции, Турции, США.
С 2015 года большинство иностранцев группируются вокруг «Международного батальона свободы», а анархисты вокруг «Интернациональных революционных народных партизанских сил» и «Антифашистского интернационального батальона». К лету на официальном сайте YPG на страничке памяти говорилось о почти 30 западных бойцах, погибших в Рожаве.
Дмитрий Петров: Из анархистских подразделений хотелось бы упомянуть также отряд греческих товарищей — Революционный союз интернационалистической солидарности (RUIS) — он воюет в составе Международного батальона свободы и недавно выпустил видеообращение из Ракки. Реальная роль интернациональных добровольцев — это, в первую очередь, проявление международной солидарности. Это, с одной стороны, публичный акт поддержки революции в Рожаве со стороны международного революционного сообщества, с другой — лакмусовая бумажка, определяющая способность мировой левой к участию в масштабных социальных трансформациях и вооружённой борьбе.
Последний вопрос: как в курдском революционном движении относятся к событиям 2014 в Украине года и войне на юго-востоке страны?
Хевал Азад: Майдан, Крым, Донбасс были точками бифуркации, когда для активных людей открылось окно возможностей, чтобы изменить сложившуюся ситуацию. Насколько позволяет судить впечатление участвующих, было много искренних участников. При этом все сопровождалось человеческими жертвами. Другое дело, что результатами как обычно воспользовались внешние игроки и крупный бизнес.
Дмитрий Петров: Мне не доводилось видеть официальных оценок этих событий со стороны курдского революционного движения.